Неточные совпадения
— Да вот посмотрите
на лето. Отличится. Вы гляньте-ка, где я сеял прошлую весну. Как рассадил! Ведь я, Константин Дмитрич, кажется, вот как отцу
родному стараюсь. Я и сам не люблю дурно делать и другим не велю. Хозяину хорошо, и нам хорошо. Как глянешь вон, — сказал Василий, указывая
на поле, — сердце радуется.
Полуянов как-то совсем исчез из
поля зрения всей
родни. О нем не говорили и не вспоминали, как о покойнике, от которого рады были избавиться. Харитина время от времени получала от него письма, сначала отвечала
на них, а потом перестала даже распечатывать. В ней росло по отношению к нему какое-то особенно злобное чувство. И находясь в ссылке, он все-таки связывал ее по рукам и по ногам.
— Назад,
на родину!.. — сказал Матвей страстно. — Видите ли, дома я продал и избу, и коня, и
поле… А теперь готов работать, как вол, чтобы вернуться и стать хоть последним работником там, у себя
на родной стороне…
А если так, если он виноват, если я виновата, — прибавила она с невольным порывом, — так дай ему, о Боже, дай нам обоим умереть по крайней мере честной, славной смертью — там,
на родных его
полях, а не здесь, не в этой глухой комнате!»
Первый о чем-то сосредоточенно думал и встряхивал головою, чтобы прогнать дремоту;
на лице его привычная деловая сухость боролась с благодушием человека, только что простившегося с
родней и хорошо выпившего; второй же влажными глазками удивленно глядел
на мир божий и улыбался так широко, что, казалось, улыбка захватывала даже
поля цилиндра; лицо его было красно и имело озябший вид.
Прошло полчаса, час, а она все плакала. Я вспомнил, что у нее нет ни отца, ни матери, ни
родных, что здесь она живет между человеком, который ее ненавидит, и
Полей, которая ее обкрадывает, — и какою безотрадной представилась мне ее жизнь! Я, сам не знаю зачем, пошел к ней в гостиную. Она, слабая, беспомощная, с прекрасными волосами, казавшаяся мне образцом нежности и изящества, мучилась как больная; она лежала
на кушетке, пряча лицо, и вздрагивала всем телом.
Глядя
на пол, Климков молчал. Желание сказать кухарке о надзоре за её братом исчезло. Невольно думалось, что каждый убитый имеет
родных, и теперь они — вот так же — недоумевают, спрашивают друг друга: за что? Плачут, а в сердцах у них растет ненависть к убийцам и к тем, кто старается оправдать преступление. Он вздохнул и сказал...
— Говорит, что все они — эти несчастные декабристы, которые были вместе, иначе ее и не звали, как матерью: идем, говорит, бывало,
на работу из казармы — зимою, в
поле темно еще, а она сидит
на снежку с корзиной и лепешки нам раздает — всякому по лепешке. А мы, бывало: мама, мама, мама, наша
родная, кричим и лезем хоть
на лету ручку ее поцеловать.
Красная кровь уже хлынула с Востока
на Россию, вернулась к
родным местам, малыми потоками разлилась по
полям и городам, оросила
родную землю для жатвы грядущего.
— Очень вы похожи
на одного молодца, разрази его гром! Такая неблагодарная скотина! — Гро был пьян и стакан держал наклонно,
поливая вином штаны. — Я обращался с ним как отец
родной и воистину отогрел змею! Говорят, этот Санди теперь разбогател, как набоб; про то мне неизвестно, но что он за одну штуку получил, воспользовавшись моим судном, сто тысяч банковыми билетами, — в этом я и сейчас могу поклясться мачтами всего света!
Поставила барыня девочку
на пол; подняла ей подольчик рубашечки, да и ну ее валять ладонью, — словно как и не свое дитя
родное. Бедная Маша только вертится да кричит: «Ай-ай! ай, больно! ой, мама! не буду, не буду».
Трудные переходы, пыль, жара, усталость, сбитые до крови ноги, коротенькие отдыхи днем, мертвый сон ночью, ненавистный рожок, будящий чуть свет. И всё
поля,
поля, не похожие
на родные, покрытые высокою зеленою, громко шелестящею длинными шелковистыми листьями кукурузой или тучной пшеницей, уже начинавшей кое-где желтеть.
Наступал вечер.
Поля, лощина, луг, обращенные росою и туманом в бесконечные озера, мало-помалу исчезали во мгле ночи; звезды острым своим блеском отражались в почерневшей реке, сосновый лес умолкал, наступала мертвая тишина, и Акуля снова направлялась к околице, следя с какою-то неребяческою грустью за стаями галок, несшихся
на ночлег в теплые
родные гнезда.
Николаев. Думаю, для старого друга нельзя не сделать, а уж знал, что будет гадость… Да, думаю, что ж? меня какой-нибудь писака-мальчишка не может же оскорбить: поехал. Хорошо. Разлетелись мы с Софьей Андреевой — никого нет, один шафер… Квартира — свиной хлев чище! — веревки
на полу валяются, и какой-то его друг, такой же невежа, как он, чуть не в халате, да его
родня — протоколист какой-то… Что же вы думаете? Повернулся спиной, ушел, надел шляпу и поехали!
Чу! тянут в небе журавли,
И крик их, словно перекличка
Хранящих сон
родной земли
Господних часовых, несется
На темным лесом, над селом,
Над
полем, где табун пасется,
И песня грустная поется
Перед дымящимся костром…
Посмотрел я
на подпись и еще больше удивился: подписано, что это удивительное, роскошное зерно собрано с
полей моей
родной местности, из имения, принадлежащего соседу моих родственников, именитому барину, которого называть вам не стану. Скажу только, что он известный славянский деятель, и в Красном кресте ходил, и прочее, и прочее.
— Пойдем, пойдем,
родная, разбери; тут уже я толку совсем не разумею, — сказала Аксинья Захаровна и повела куму в горницу Патапа Максимыча. Там
на полу стоял привезенный из города большой короб с винами.
Но живёт в нём задор прежней вправки
Деревенского озорника.
Каждой корове с вывески мясной лавки
Он кланяется издалека.
И, встречаясь с извозчиками
на площади,
Вспоминая запах навоза с
родных полей,
Он готов нести хвост каждой лошади,
Как венчального платья шлейф.
— Дело торговое, милый ты мой, — усмехнулся Дмитрий Петрович. — Они ведь не нашего
поля ягода. Старого леса ко́черги… Ни тот, ни другой даже не поморщились, когда все раскрылось… Шутят только да посмеиваются, когда про тюленя́ речь заведут… По ихнему старому завету,
на торгу ни отца с матерью нет, ни брата с сестрой,
родной сын подвернется — и того объегорь… Исстари уж так повелось. Нам с тобой их не переделать.
Да! Да! Да! Права Оня! Еще два года, и мечта всей маленькой Дуниной жизни сбудется наконец! Она увидит снова
поля, леса, золотые нивы, бедные, покосившиеся домики-избушки, все то, что привыкла любить с детства и к чему тянется теперь, как мотылек к свету, ее изголодавшаяся за годы разлуки с
родной обстановкой душа. Что-то радостно и звонко, как песня жаворонка, запело в сердечке Дуни. Она прояснившимися глазами взглянула
на Оню и радостно-радостно произнесла...
Слезы душили горло… Все миновало и не вернется никогда. Везут ее, Дуню, в чужой город, в чужое место, к чужим людям. Ни леса там, ни
поля, ни деревни
родной. Ах, господи! За что прогневался ты, милостивец,
на нее, сиротку? Чем досадила она тебе?
Это была такая радость, о которой не смели и мечтать бедные девочки. Теперь только и разговору было, что о даче. Говорили без устали, строили планы, заранее восхищались предстоящим наслаждением провести целое лето
на поле природы. Все это казалось таким заманчивым и сказочным для не избалованных радостями жизни детей, что многие воспитанницы отказались от летнего отпуска к
родным и вместе с «сиротами» с восторгом устремились
на «приютскую» дачу.
— Она! Как есть она! — вихрем проносилось в голове девочки. И радостная слезинка повисла
на ее реснице. За ней другая, третья… Выступили и покатились крупные градины их по заалевшемуся от волнения личику. Слезы мешали смотреть… Застилали туманом от Дуни милое зрелище
родной сердцу картины… Вот она подняла руку, чтобы смахнуть досадливые слезинки… и вдруг что-то задела локтем неловкая ручонка… Это «что-то» зашаталось, зашумело и с сухим треском поваленного дерева тяжело грохнулось
на пол.
Ведь в жилах Милицы Петрович текла кровь сербских храбрецов-юнаков, кровь ее отца-героя, ее братьев, отличающихся в битвах
на полях родной страны.
Мягкое покачивание городской пролетки, серебристо-зеленые волны по ржи, запах полевых цветов, конского пота и дегтя, — милый запах, его вечно будет любовно помнить всякий, кто путешествовал
на лошадях по
родным полям.
Оба, сапожник и сирота, идут по
полю, говорят без умолку и не утомляются. Они без конца бы ходили по белу свету. Идут они и в разговорах про красоту земли не замечают, что за ними следом семенит маленькая, тщедушная нищенка. Она тяжело ступает и задыхается. Слезы повисли
на ее глазах. Она рада бы оставить этих неутомимых странников, но куда и к кому может она уйти? У нее нет ни дома, ни
родных. Хочешь не хочешь, а иди и слушай разговоры.
Недоучившись в университете, где рамки программы стесняли, по его словам, богатырский
полет его духа, а рутина преподавания лишь тормозила его
на пути приобретения знаний, нужных для человека и «гражданина» — он особенно любил это слово и всегда подчеркивал его — желающего служить своему
родному народу, Мечев отдался самообразованию и действительно был ходячею энциклопедиею отрывочных и поверхностных, но за то самых разнообразных знаний.
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l’oiseau qu’on rendit aux champs qui l’on vu naître [птица, возвращенная
родным полям] поскакал
на аванпосты, придумывая вперед всё то, чего не было и что он будет рассказывать у своих.
Хуже всего для его
родных было то, что оставалась всё-таки надежда
на то, что он был поднят жителями
на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где-нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести.